Следы на дороге

Прохожий (Орландо Фуриозо)

Крик петушиный во дворе,
Да две собаки в конуре,
Как под арест…
Мир, как письмо — кому — куда,
Кого спасать, о ком гадать?
Стучат в ворота. Не беда.
Мой дом — мой крест.
Сиди, кури, считай ворон,
Гоняй бездомных от ворот,
Купи берданку на воров,
Латай кафтан…
Есть хлеб и пиво, мед и сыр,
Живи. Последует за сим
Причастье тайн…
Но в Юрьев день — смешно, грешно,
Тряхнет судьба пустой мошной,
Избушка прыгнет с курьих ног,
Ой, чур меня…
Идет в полях беда с мешком,
Глядит в игольное ушко,
Сосед Георгий, одолжи на день коня…
Лиса украла петуха,
Собак — китайцам на меха,
Ложится девка-засуха
На дно ведра.
Ворота на одной петле
Сидел за печкой тридцать лет
Теперь о доме не жалей
Теперь…Пора.

* * *

Сентябрь — двуречье… Мысли, ливни, речи…
Обочины немолчны, но прости.
Дорожный складень, мокрые кресты…
Не обличают сердце человечье…
А завтра будет облачно опять
Не размыкая веки, постоянно.
Немного пьяный я, бретонка Анна,
От немоты и жажды тянет спать…
Беседа протяженная в пути,
Никто не слышит — слава Богу в вышних…
Дом выметен, прекрасный день — уйти…
Рассыпать сны, дороги, ветры, вишни…
На тракте — многолюдная тюрьма…
Амбиции, блаженные советы…
По случаю коровьего дерьма
В три такта сочиненные сонеты…
Молчит Бретань… Мой лён, мой дом, мой свет…
Янтарь прибойный, колокол рыбацкий…
Стирает ливень след дорожных вех…
И если любят — то опять по-барски…
Ты упрекнешь меня: неровен слог,
Убога рифма, ритмы самодельны…
Ах, Анна, Анна… Мой недолго взлет
Но, как дорога, тянется паденье…
Откликнись, Анна, Ариадна, тьма
Ведет нас прочь, как Моисей в пустыню…
Дорожный сор… Платочком машет мать…
И что могли простить — давно простили…
Принцесса вяжет, а Георгий спит…
Чудовище ощипывает лозы…
Что дол — то дом, что камень — то и скит,
Сентябрь — нам в спину брошенная роза…

* * *

На чубарой кобыленке,
Через мост и звездопад,
Едем, рыщем, шутим, ищем
Небо, небо или ад...
Дальних странствий привкус терпкий,
Как-никак, не мармелад,
Игрецы и подмастерья:
Сверху небо, снизу ад!
Путь неверен, мир бездонен,
Равнодушен, как Пилат,
Коль веревку спустят с неба,
То сорвемся прямо в ад!
Над землей, за день сомлевшей,
В зверобое звон цикад,
Поднимись — упрешься в небо,
Слезь с повозки — ступишь в ад!
Так, ступай, ступай по кругу.
Собирай в передник град,
Наши сказки, наши краски,
Наше небо...Или ад.
А оседлые соседи,
Что про нас не говорят!
И под пиво свищут в спину,
Небо прочат нам и ад!
На дворах торговых мерзнем,
Врем таможне невпопад,
Где-то стынут наши гнезда,
Плещет небо, шепчет ад...
Нам ли сонные хоромы,
Бархат от груди до пят?
Коль кого из нас хоронят,
Стелют небо или ад
Пусть в земле неосвященной,
Наши кости прогорят,
Мы воротимся... Еще бы.
С нами небо, но не ад...

* * *

Анна Монпелье (Ника)

День за днем, далекий дом
Делается дальше.
Колокольчик динь-динь-дон
Прозвенит на марше.
По асфальтовой степи,
По узкоколейке
Шепчет вечное «терпи»;
Ветер в телогрейке.
Всех вещичек — узелки,
Кожаные ранцы.
Гистрионы, босяки,
Рыцари, засранцы,
Шлюхи шелковых путей,
Топтуны бетонки
Ходим-бродим без затей
По тропинке тонкой.
Всякий встречный — брат-сестра,
Пьем водицу «прозит»,
А присядем у костра —
Как зовут не спросят.
Есть горбушка — разломи,
Есть огонь — погрейся.
Пробираясь меж людьми,
На себя надейся.
На себя да на нее,
На Дорогу злую.
Станет бархатом рванье —
Скажешь «аллилуйя».
А не станет — потерпи,
Бей ногами глину.
Лишь бы ниточка тропы,
Лишь бы ветер в спину

* * *

Крестоносцы у стен Венеции

Контур храма явился в полдень,
Белый купол в седой дали.
Боже правый, то Гроб Господень!
Неужели? Ура! Дошли!!!
Не стыдясь живота пустого,
Рваной юбки, худых лаптей,
Полз последний поход крестовый —
Десять тысяч святых детей.
Где бретон-, где британский говор,
Где немецкий чудной басок,
Итальянский потешный гонор,
И латинский сухой песок.
Орифламма в руках девчонки —
Златостенный Ерусалим.
Отче наш, для чего нам четки?
Мы молитвы шагами длим.
Выбирая глухие тропы,
Корку хлеба зажав в горсти,
По полям, по пыли Европы
Мы идем, чтоб тебя спасти.
Море ляжет под ноги пухом,
Гибкой веткой поникнет сталь.
Царство божье для сильных духом,
Кроме тех, кто в пути отстал
Или спит на чужой землице.
Остальным и вино и хлеб.
Римский папа начнет молиться,
Белый агнец придет во хлев.
Валом рыба повалит в сети,
Станет девой любая блядь.
И никто ни за что на свете
Не посмеет тебя распять!
…На жаре издыхает знамя,
Солнце шпарит поверх голов
И архангел парит над нами,
Будто Гамельнский крысолов.

Осень

Осень...
Светлая печаль...
Осень. Золото и седина.
Дрожит и опадает на Дорогу хрупкий сухой лист...
Ветер шелестит среди деревьев...

Звенит натянутой струной последний луч низкого багряного солнца.
Воздух прозрачен.
Кто сказал, что осень уныла и тосклива?
Осень светла...
Кто думает, что осень — это умирание всего живого?
Осень — вершина творения.
Золотая корона, венчающая год...

Еле слышно звучат последние последние трели птиц...
Их заменяет музыка дождя, шорох листвы на Дороге, звонкая тишина...
Осень — дрожащий звук флейты сквозь ветер...

Вечер прохладен и чист... Нет ни пыли, ни назойливых комаров...

И кружат ароматы... Ароматы осени...
Легкие, нежные, неназойливые...
Дождь, сухая листва, спелые яблоки в садах...

Высокое-высокое небо, полное звезд...

Осень — финал пути.
Осень — последнее тепло.
Осень — птица-Феникс...

Svolik (Анатолий Жестов)

Манящее предчувствие пути,
Предчувствие незримого чего-то
Прогорклое прощальное прости
И птицы, как предвестники полета
И трасса, поделившая страну
Экватором для севера и юга
Ложится под ноги. И если я шагну
Мы потеряем из виду друг друга,
Но я вернусь. Пускай не через час,
Так через год. И ты пойми, в итоге,
И разделяет и сближает нас
Всегда одна — мелодия дороги

* * *

Время взрослеть. У меня еще многого нет.
Грамот, солидности, званий, особых примет,
Нету ни дома, ни милой, достойной его,
Мне третий десяток, а я не заметив того,
Шляюсь по улицам, жажду иных берегов,
И, ко всему, до сих пор не имею мозгов.
Все остальное, что нужно для жизни — с собой,
Если бездомен, то можно стучаться в любой
Дом. Потому, что почти у любого окна,
Пусть не жена, но по своему тоже верна
И ничего не должна. Ни кормежки, ни стирки, ни ждать,
Тут-то и кроется счастье дарить и отдать,
Счастья не требовать и не просить любви,
Если дают — бери, не дают — живи
Дальше, как знаешь. Без горя и без обид,
Кто обижается — часто бывает бит,
Вот и шагаю. И путь мой не так уж плох,
Да, несерьезно, но я не давлюсь из-за крох,
И даже за орден на грудь и ярлык герой,
Я не возьму ружье и не встану в строй.
Время взрослеть. Пора уже жить по уму.
Мне или миру... И как тут решить, кому?

* * *

Плотным клубочком скатался весь мир и вот,
Нервы, не выдержав, рвутся и ветер рвет
Грязной дороги порочный и зыбкий круг
Все покосилось и сердца неровный стук
Бьет под колени. И чтоб не свалиться с ног
Пытаюсь хвататься зубами за жаркий смог.
Но нехотя, медленно, все же клонюсь к земле
Дергаясь судорожно в серой, тугой петле
Намертво свитой из пройденных мной дорог.
(с каждой, что называется — пеньки клок)
С миру по нитке и мне, почитай, хана.
В такие моменты причина уже не важна.
Но бог или дьявол, а только за просто так
Меня не получат. И, нервы свои в натяг,
В кулак зажимаю и снова иду в прорыв.
И мир разрывается в клочья, меня отпустив.

* * *

Освободив себя от надобности выбирать,
Я все обещания записываю в тетрадь
И не нуждаюсь ни в чем, кроме летной погоды
Путь пролегает на запад, на юг, на восток,
Даже на север, покуда мороз не жесток.
Я торю пути и за мною кочуют народы.
Новая смена растет без царя в судьбе,
Мне уподобясь сначала, потом — себе,
Кукиши кажут отцам и идут на трассу.
В некоем роде я — гаммельнский крысолов
Достаточно взгляда. Не нужно ни флейт, ни слов,
Дети уходят из дома, вливаясь в массу
Людей, которые очень не любят покой
Не за плечами рюкзак, так всегда под рукой,
Шагнувший единожды должен дойти до Рима.
Вольные странники, благо сошли с ума.
Что нас удержит на месте, так это зима.
Хотя при желаньи и это преодолимо.

Питер

Перекрести путем заброшенным,
Крученой ниткой колеи.
Словам катиться как горошинам
В ладони верные твои.
Дорожный знак, фонарь расколотый.
Луны чернильное пятно.
И тишины живое золото
Пьянит, как старое вино.
На полустанке ожидания
Шлагбаум сбывшейся мечты.
Моя непроданная Дания,
Твои опальные шуты.
А где-то там дымы и зарева,
Собачий лай и звон трубы,
Трещотка гомона базарного,
Бельканто пушечной пальбы.
Спит Ланселот, паломник Логрии.
Парит над смутой городской
Звезда Полынь. Тропинки мокрые
Ведут в страну «сплошной покой».
Куда свернуть?

Санта

За стеклом то туман, то дождь,
То солнце, то звезды.
Даже если меня ты ждешь,
Я вернусь слишком поздно.
Не успею, в который раз
Сказать: «Я вернулся».
Я смотрел сон, он был о нас.
Ах, зачем я проснулся!

По дороге длинною в жизнь,
От тебя ли, к тебе, кто знает?
Поднимает порою ввысь,
А порою на дно швыряет.
И разбившись ненасовсем,
Я твое повторяю имя,
И бреду чередой измен,
Забывая тебя с другими.

Наливают то спирт, то чай,
То суют сигарету в зубы.
Говорят: «Ты опять? Кончай!
Чем тебе здесь не любо?
Оклемайся, потом пойдешь...
Оставайся... серьезно...»;
Но... за стеклом, то туман, то дождь,
То солнце, то звезды

Шут (Михаил Лернер)

Пускай будет грязь, пускай будет пыль,
Пускай хоть песок в глаза
Мы поднимаемся на Эверест
Снимайте все тормоза.

Для тех кто шел, для тех кто идет
Для тех кто в начале пути,
Мы исполняем весенний марш,
Вам суждено дойти.

Ступив однажды, неси свой крест,
Хоть на Голгофу, хоть в ад,
Мое напутствие — сделай шаг,
Нету дороги назад…

Аспид (Марк Левитин)

От чёрта в КАМАЗе, от Бога в камзоле,
От хищных психозов своих полуночных,
От вечно похмельно-рассольной Ассоли,
Бормочущей «Sorry...» тебе в позвоночник,
От фауны в окнах, от флоры на трубах,
От встречной мегеры, менады, камены,
От чёрных, всклокоченных, грамотно грубых,
Живущих во всех зеркалах Ойкумены,
От гордого града, погрязшего в смоге,
От пропасти, схваченной ржавою рожью,
От цели дороги, от знаков дороги,
От края дороги — опять к бездорожью...

Черный

Какая глупая игра —
не верить самому себе.
А у меня в душе —
дыра...
И вот, качаясь на столбе,
скрепя веревкой на ветру,
я думаю о том, о сём —
пытаюсь запахнуть дыру
своим потрепанным плащом.
Но ветер рвет мой плащ, как флаг,
приветствуя ушедших вдаль...
Ах, ветер! мой извечный враг!
И мне уже почти не жаль,
что я —
неисправимый врун
и не поэт, а графоман,
что я смотрю через дыру
в себя —
а вижу лишь обман...
И вижу, как уходят прочь,
те, кто забыли про меня...
И запахнувшись в плащ, как в ночь,
через дыру, уйду и я.
И, на дороге в никуда, —
один. Лишь ветер за плечом.
И кто-то скажет: «Не беда.
Он был неважным палачом».

* * *