Шел неслыханный дождь. Все вокруг раскисало и гнило. Отсырели патроны, пропитались водой шинели, покоробились и разбухли кожаные ремни. Рядовой Дюнуа тоже мок в покосившейся будке. Он пытался курить, но ломал уже пятую спичку, и табак просыпался в густые, пшеничного цвета усы. Гром звучал в облаках, пробуждая мечты о прекрасном — круглобокой бутылке бордо, круглощекой задастой бретонке, круглом блюде, наполненном жареным мясом под соусом с зернышками гранатов, керамическом желтом блюде с лохматой и сочной зеленью по краям, теплом море, по которому сладко плыть на спине, подставляя солнцу зажмуренные глаза…
— Рядовой, это штаб?
Рядовой Дюнуа клюнул носом стекло и проснулся. За стеклом мокла девушка в сером.
— Ты заснул на посту? Это дурно. Я должна говорить с генералом.
Рядовой Дюнуа помотал головой и потер кулаками глаза — сон вцепился в виски и никак не желал уходить. Во втором часу ночи, в забытой богом провинции, не жена и не проститутка. Просто девушка в сером плаще, с мокрой стрижкой, широкоплечая, сильной лепки лицо, взгляд спокойный и светлый, как будто горит свеча.
— Вы простите, мадмуазель, не положено. Да и ночь на дворе. Подходите с утра в штаб округа…
— Я должна говорить с генералом.
…Вот упрямая… Или беда стряслась? Может брат запропал или жених не пишет?
— А что за дело у вас к генералу, мадмуазель, чтобы ночью его будить? Несчастье? Опасность? Весть?
— Да. Весть. Грядет большая война. Скоро. Завтра. Я пришла спасти Францию.
…Сумасшедшая? Перебежчица? Может, шпионка? Городок пограничный, всякое приключалось. Доложить генералу — мало ли…
Рядовой Дюнуа тряханул за плечо сладко спящего Жиля и дождался, пока тот проморгается — чистый мавр спозаранку.
— Постереги, я живо. Как о вас доложить, мадмуазель?
— Я Виргиния. Виржин Д’Орлеан.
…В кабинете у генерала теплился свет. Вкусно пахло кофе и коньяком. На овальном столе ворохом были навалены карты, валялись раскрытые книги. Его бессонное превосходительство, окружной генерал сидел в кресле, туфлями к камину, и курил, портя пеплом дубовый паркет. Он тревожился — был звонок из Парижа. Боши снова тянули танки к границе.
Рядовой Дюнуа постучался в открытую дверь.
— Разрешите доложить, ваше…
— Без церемоний. Что там?
— Девушка, мой генерал. Пришла девушка, промокла насквозь, вся взволнованная, глаза горят, говорит, что должна генерала видеть.
— Интересно. И что, хороша?
— Не из этих. Глядит, как монашка. Похожа на перебежчицу, говорит дело важное.
— Что ж, впусти. Только… постой за дверью на всякий случай. Как ее имя, ты говорил?
— Виржин Д’Орлеан, мой генерал. Иду!
Генерал ухмыльнулся в усы. В перебежчиков он не верил, по крайней мере при таких обстоятельствах. Скорей всего девушке что-то требовалось — замолвить словечко там, заступиться за милого или отпуск просить для свадьбы. В сентябре за одним сержантом собрались сразу две невесты — явились, а у обеих животы выше носа… Червячок беспокойства шевелился под ребрами, но тревога была привычной, как боль в печени… Генерал двинул створки окна, с силой выбросил в сад окурок и закурил снова — коктейль из дыма виргинского табака и мокрого южного воздуха был восхитителен. …Уснуть и видеть сны... Когда генерал обернулся, девушка уже была в комнате.
Она стояла, протянув руки к огню, некрасивая, бледная, чересчур грубо сложенная для такой молодой особы. И поза ее раздражала — уверенная, упорная, с расставленными ногами и задранным вверх крестьянским тяжелым носом. Генерал удивился себе — что не так? И предложил чуть небрежней, чем следовало:
— Садитесь, мадмуазель. Чашку кофе? Печеньев? Пунш? Может быть переменить одежду — вы промокли насквозь, бедняжка.
— Благодарю, генерал. У меня нет времени.
…Удивительный голос — глубокий, как органный аккорд… А речь резкая, твердая.
— Что ж, давайте говорить о делах, мадмуазель. Вы позволите?
Девушка молча кивнула. Генерал вернулся в любимое кресло.
— Итак, я вас слушаю.
— Скоро будет война.
— Я знаю. Все знают, дитя мое. Гитлеру не дает покоя галльский петух и который год фюрер грозится выщипать ему перья.
— Война будет завтра. Может быть послезавтра. Не позже.
— Что?!!!
Генерал привстал с кресла. Девушка подошла к настенной карте Европы.
— Вот здесь и здесь — готовы к взлету железные птицы. Через эти участки границы пойдут ландскнехты. Здесь ударят осадные башни, стреляющие огнем — и пробьют, потому, что бастионов не хватит. Отступление станет паническим — дождь размыл все дороги, пехота завязнет. Ваши птицы не успеют взлететь. Через трое суток властелин Рейха возьмет Париж…
Генерал лихорадочно думал. Парой жестов короткопалых ладоней эта дурнушка вскрыла всю немецкую оборону. А про аэродром в N… не докладывали… и не знали. И почему без положенной артподготовки — единственно утешительным было известие, что полки артиллерии все еще на местах. Что за бред? Совпадение? И как она говорит…
— Но откуда у вас эти данные, мадмуазель?
— Господь говорил со мной и посылал ангела. Генерал, нужно оставить южные бастионы и сразу готовить вторую линию укреплений. Разрушить мосты, чтобы выиграть время. Собрать мужчин, что способны держать оружие. И пусть солдаты молятся каждый день. Тогда мы спасем Францию.
— Господь? Ангела?!
— Да. Я давно слышала голоса ангелов, еще в детстве со мной говорил Михаил и святые тоже. А теперь мне сказали: Францию спасет дева, встань и иди. Вот я здесь и Господь наполняет мой рот словами.
— Хорошо, дитя мое, продолжай…
— Времени очень мало. К рассвету осадные башни…
— Танки, — автоматически поправил генерал.
— Да, танки должны быть на приграничной полосе. Почти все их солдаты попадут в рай, но мы сможем уйти, сохранив остальную армию. Дальше…
Генерал закурил. Он вдыхал дым, смотрел на фигуру у карты и улыбался — себе и своей детской вере в доброго боженьку. Аэропорты бошей в голове у девчонки с улицы. А паспорта, наверное, еще нет. Бедняжка сошла с ума, рехнулась, чокнулась. Вообразила себя… и имя… сразу можно было понять. Орлеанская дева в плащике от Гарнье. Начиталась газет, сумасшедшие очень догадливы… Надо сказать Дюнуа, пусть звонит в городскую больницу. И тихо, тихо без шума.
— Обожди тут, дитя мое, я вызову для тебя карету из штаба…
Девушка посмотрела на генерала в упор. Взгляд — спокойный и ясный…
— Ты уверен, что нужно отвезти меня в штаб? Ты приказываешь мне?
У генерала екнуло сердце. Неприятно, словно обмануть несмышленого еще малыша. Или она понимает?
— Да, дитя мое. Там тебя выслушают и помогут спасти Францию. Разве могу я, я один решить судьбу государства?
Девушка отвернулась к карте.
Генерал вышел к двери, шепнул пару слов Дюнуа и вернулся. Девушка взяла со стола карандаш и чертила что-то на карте, комментируя стрелки и линии наступления. Генерал наблюдал и поддакивал, поражаясь порой изощренности женского бреда. Союз с Советским Союзом, с этим рябым кровопийцей… Высадка с моря… Нормандия… Скрип колес — и машина под окнами. Генерал извинился и вышел.
Он вернулся с двумя мужчинами в одинаковых светлых костюмах.
— Вот, собственно, дитя мое, это конвой из штаба, тебя проводят…
Девушка спокойно пошла к дверям. Неспешно, с достоинством протянула руки «сопровождающим». Улыбнулась.
— Я вернула перчатку, Карл…
Дверь захлопнулась Генерал посмотрел вниз… Вот машина тронулась, рассекая лучами фар темный дождь. Вот закрылся шлагбаум. Дюнуа и де Ре навытяжку замерли по обе стороны будки — будто только что проводили президентский кортеж. Генерал де Голль сдвинул отсыревшие створки окна, свел шторы, плеснул коньяку в кофейную чашечку и склонился над картой, изучая сплетение стрелок и линий. Кое-что из того, что запомнилось, пригодилось после, в сорок четвертом.
…А наутро фашистские танки двинулись на Париж…
© Вероника Батхен, 2004
