«А чуда , что-то нет покуда,
а чуда не произошло…»
Вероника Долина
…С ветки на ветку, прыг да скок, скачет белка в Лангедок… Две темно—зеленых, три изумрудных, одну светлую, петельку затянуть — вот и веточка. Бисеру — впритык. Зато деревце вышло. Еще по шарику на шнурки — и кисет готов. Завтра Женьке звякну — пусть забирает…
Аля зевнула и потерла глаза — день на работе, вечер за бисером, а спать когда? Обрезки кожи, бусинки, тряпочки и прочие нитки занимали собой всю комнату. Прибраться бы надо. Подумав, Аля взяла сигарету и пошла ставить чайник.
…Так. Еще ЛенВанне бусы для дочки — и больше заказов нет. Что б такое удумать — дитю семь лет, светлая, тоненькая, белокожая. Бирюза — тяжело, раух—топаз — дорого, да и не для ребенка. Березовых плашечек, пожалуй, — штук пять просверленных вроде осталось… и янтарь. Узор простой, разбить стеклярусом… Тьфу, холера!
Аля оперлась рукой о плиту, и не заметила, как пихнула в огонь прихватку—варежку. Подлая тряпка, естественно, не замедлила загореться. В раковину ее, заразу!!! Ну и вонища…
— Аллочка, что ж вы так неосторожно! С ума сойти — один человек, а беспокойства на всю квартиру. Плиту после вас не отмыть, свет на кухне не выключаете, к телефону не походите — кстати, не затруднитесь взять трубочку.
— Ой, простите пожалуйста, Ефросинья Борисовна, зазевалась! Больше не буду! Бегу!
Сочувственно глянув вслед неумелой хозяйке, соседка открыла окно. Кто же замуж возьмет криворукую девку. Собой Аллочка нехороша, богатства отродясь не было, так еще и к домашним делам не приучена. Суп пересолит, жаркое спалит, стирать возьмется — нижний этаж затопит. Бедняжка.
Дверь в прихожей многозначительно хлопнула. Все, улетела стрекозка. А за собой убирать Пушкин будет? Ефросинья Борисовна горько вздохнула и двумя пальчиками потащила из раковины ошметки тряпки…
В полночь сонная Аля уже грустила на заднем сиденье разбитого «Жигуленка&H187;. От Елки в очередной раз ушел муж, подруга жаждала помощи и совета. Спасти идиотский по мнению Али брак могло только чудо. А чудес не бывает.
Мыльная опера шла давно — молоденькая стервоза вцепилась в чужого мужа и тащила добычу в загс. До сих пор бедолага сопротивлялся, но теперь пахло жареным. Стервоза заявила, что залетела и угрожала сделать аборт, а у Елки детей почему—то не получалось. Ох, беда, беда, огорчение. Ладно, коньяком напоим, утешим, а там видно будет.
Сунув водителю мятый полтинник, Аля вылезла из машины. В подъезде сломался код, пришлось швырять желудями в окошко. На ругань жильцов появилась Елка и наконец—то открыла дверь.
Потом Аля сидела на рыжем диванчике в кухне, нервно курила и внимала несчастной подружке. Повесть о подвигах Вячика не вдохновляла — как и все мужики, он умело изображал дохлую устрицу и не желал ничего решать. Авось само рассосется. Мудак!
Коньяк очень быстро кончился, оставалось только поддакивать и гладить по голове. Аля, как истинный оптимист, терпеть не могла безвыходных ситуаций, но помочь было просто нечем. А завтра с больной головой в офис топать…
К трем часам ночи подруги задрыхли в обнимку на огромном ковре в гостиной. Когда на душе паршиво, следует взять в постель хоть собаку, хоть кошку, хоть плюшевого зверька — и к утру все пройдет.
В полседьмого Аля проснулась от сквозняка. Глотнула кофе на скорую руку и за час буквально из ничего сотворила для Елки брошку. Булавка, три бусины бирюзы, обрывок струны, щепоть бисера — и хоть на выставку неси цацку. Пусть подружка порадуется.
На подзеркальнике брошке было самое место — Елка проснется и тотчас к зеркалу. Найдет. Аля глянула в треснутое стекло и показала язык отражению. Глаза, и без того узкие, заплыли в щелочки, волосы встали сапожной щеткой, скулы в прыщиках, на верхней губе простуда, слава богу, хоть зубы ровные. И что толку от точеной фигурки при оплывшей татарской роже?!
Холодной водицы в лицо, леденец за щеку — авось перегар отобьет, и вперед. До конторы ехать час двадцать, а времени… Мама. Шестое опоздание за месяц. Выгонят, как пить дать, уволят без выходного пособия.
«Телефонных девушек» в офисе было шесть, Аля старшая. За блестящим и вкусным словечком "менеджер по рекламе" скрывались унылые будни коммерческого агента. Буклетики, календарики, ручечки — не желаете заказать?
Если клиент желал, поднимался шорох. Главный жался нанять дизайнера, и Аля пахала «за все». Но чаще девицы звонили впустую. Аля раз двадцать пыталась втолковать господину директору, что на окладе в семьдесят баксов работать не будет даже китайский кули. Как об стенку горох.
Слава богу, начальство тоже проспало. На небрежное «здрасте» коллег Аля ответила белозубой американской улыбкой — аж скулы свело. Растворимый кофе в стаканчик — пусть стынет — и на телефон. В ежедневнике на сегодня стояло восемь звонков, два из которых почти обещали заказы.
К обеду Аля скисла. От жары ломило виски, дико хотелось спать, работа текла бездарно. Там ничего не нужно, здесь человек уехал, из одной фирмы вообще послали. После обеда придется садиться за телефонный справочник и по новой долбиться в конторы. Девицы ушли в столовую, Аля осталась листать пухлый исчерканный том.
За немытым окном бушевал июнь — пер, как каша из полной кастрюли. Нормальные бабы в такую жару на пляжах валяются, да мороженое едят…
Верка—новенькая влетела в офис, будто ей дали пинка под зад.
— Аллочка, милая, дело на сто рублей!
Что за новости? Аля от удивления вынула изо рта нещадно изъеденный карандаш. Обычно коллеги не баловали ее вниманием.
— Слушаю.
Верка села на стол, блестя наглыми глазками.
— Сделай мне это… феньку.
Аля задумалась. Рыжая, тощая, одевается ярко. Кварца с парой гранатовых бусин хватит.
— Через неделю будет. Пойдет — заплатишь, сколько не жалко.
Верка обиделась:
— Да нет же, ты не поняла. Ты мне счастливую сделай, Аллочка. Чтоб замуж выйти.
— А ты замуж собралась? За кого? — Аля бормотала, что на ум придет, пытаясь сообразить — кто здесь бредит. После того, как родная мама начала общаться с Высшими Силами и лечить геморрой сеансами Кашпировского, Аля ушла из дома. И с тех пор на дух не выносила всевозможную транс—це—дент—ную, прости господи, мистику.
— Аллочка, ну не надо ля—ля. Весь офис знает. Вальке из соседней конторы ты серьги подарила — так она заказ за заказом берет. Доре пояс сплела — Дора в Израиле апельсинчики кушает, письмо прислала с фоткой — поперек себя шире. Араму свет Габриэличу, соколу нашему, ящерку на именины преподнесла — киллер в него промазал, а жаль.
С хрустом перекусив карандаш, Аля прикрыла глаза. Верка тут же подсела ближе:
— Уговор? Сотню зеленых сразу, столько же после свадьбы.
Аля выругалась. Потом вдохнула воздух и медленно начала считать до десяти. Верку снесло со стола.
— Ты че? Мало?
Глоток остывшего кофе чуть—чуть успокоил Алю. Замуж ей? Щаз получит.
— Слушай меня внимательно, лапонька. Если тебе нужен колдун — бери книжку, — Аля ткнула пальцем в "Желтые страницы" на своем столе, — звони и заказывай. Там тебе и венец безбрачия снимут и штаны последние заодно. А ко мне с такой дурью больше не подходи и другим отсоветуй, — Аля вгляделась в побледневшую Верку и закончила зловещим шепотом, — ПРОКЛЯНУ!
Коллега попятилась к двери.
Ну и денек! Аля кое—как запихала в ящик стола бумажки и отправилась в кабинет руководства врать про мигрень.
Конец месяца прошел на даче. Вместо пляжа случились грядки вялой картошки, а что поделать. Аля дергала сорняки, таскала воду в ведерной лейке и наслаждалась покоем.
В городе ее ждало письмо от Елки. Подружка успела сходить в консультацию и ткнуть своему ненаглядному в тухлую рожу справку о настоящей беременности, не то что у этой стервозы. Голубки помирились и улетели на юг. Работая новый заказ, Аля радовалась — как повезло девке, никуда теперь муженек не денется, он на потомстве помешан. Вовремя Елочка зацвела.
…С ветки на ветку, прыг да скок, пару гранатиков, аметист… Заполночь в доме кончилось курево. Аля ткнулась к соседу, но дядя Гриша принял по случаю понедельника и спал, как свинья. А до ближайших ларьков переться через пути. Далеко, высоко, в такое время и страшновато. Аля побродила по комнате, заглянула во все карманы и ящики — ни хрена. Придется идти, не отвертишься. Охота пуще неволи. Как назло, все рубашки либо валялись в грязном, либо четвертый день мокли в тазу. Ефросинья еще вчера намекала…
Шкаф протестующе скрипнул — благородный шифоньер резного дуба отказывался мириться с небрежностью новой владелицы и ее беспорядочным гардеробом. Ему бы бальное платье с пятью нижними юбками, невесомые фильдеперсовые чулочки, палантин благородной норки… Увы, дружок, надо терпеть.
Вешалки взгляд не радовали. Спецодежда от фирмы «Черкизовский рынок», ангорский свитер с толстым воротником, пиджачок «прощай молодость», ядовито—зеленая блуза. Сунув руку в темный угол, Аля нашарила что—то мягкое, льняное на ощупь. Потянула, вытащила на свет, вспомнила.
Расписная рубашка а—ля Индия, ручной работы, с сумасшедшими солнышками и лохматыми звездами. Нашлась вещица на Арбате у очередного торговца черт—знает—чем и была куплена за дивный рисунок, а носить ее Аля до сих пор не решалась. Но выбора не было. Аля скинула затасканную ночную футболку с дырой под мышкой и, зажмурив глаза, полезла в тесный ворот рубашки. Ткань пахла сухой травой и немножко дымом. Аля пошевелила плечами, подняла руку — как и все индийские тряпки, рубашка сидела прекрасно.
Смотреть на себя в зеркало не хотелось — все равно ничего интересного там не покажут. Порывшись по всем карманам, Аля набрала двадцать восемь рублей — сигареты и шоколадка. Живем! Из—под шкафа за рваные ремешки были извлечены босоножки, ключ оказался в кармане сумочки. Аля на цыпочках вышла в прихожую — Ефросинья проснется, нудежа до утра хватит — и скользнула за дверь.
Мимо сонной собаки, мимо открытого люка, мимо березок, в гулкую черную арку. Через дорогу, на мост. До платформы от дома было две с половиной минуты черепашьего хода. Обычно бетонная дура была забита людьми под завязку — днем пассажиры, к вечеру местная молодь, даже по ночам там роились алкоголики и бомжи. Но сейчас платформа была пуста.
Аля поднялась по ступенькам, прилежно не глядя вниз — высоты она страшно боялась. Проще всего оказалось смотреть на небо — нежно—синее, мягкое летнее небо в холмиках облаков. Ей захотелось дотронуться до горизонта — таким теплым на ощупь он выглядел. Воздух пах восхитительно — летом и городом, горькой смолой, чемоданами, яблоками. Полететь бы в далекие страны, стать янтарной чешуйкой на желтом пляже, родником у дороги, хворостинкой в родном костре. Оказаться собакой в хорошем доме — чтобы чесали за ухом и любили.
Але вдруг стало смешно — у нее вырастет шерсть, рыжий хвост и четыре кривые лапы, она будет тявкать на пьяниц, спать в конуре, лизать соленые ладошки хозяйского сына…
На одной ножке она проскакала вниз по расхлябистым серым ступенькам и спрыгнула на платформу. Жизнь смотрела в лицо с офигенно зеленых веток, жизнь подмигивала семафором на переезде, жизнь металась шальной вороной, жизнь рвалась наружу, стучась в диафрагму толчками воздуха. И, представив себя дикой чукчей в безумной тундре, Аля запела — обо всем, что случалось вокруг нее. Ей казалось — она пьяна. Голос рвался из кончиков пальцев, капал с волос, разрывал горло, улетал и возвращался назад. Господи, как хорошо!!!
Песня кончилась, Аля села на землю. Внутри нее стало светло и пусто. Так бывает после хорошей ночи — когда силы кончаются, тело немеет и можешь только улыбаться расслабленными губами.
Прикосновение человека напугало ее, но подняться не вышло. Снизу вверх Аля смотрела на кучерявого мужика с бешеными глазами цвета той самой вагонной смолы на путях. Он казался огромным и сильным, в ладони, что лежала на Алином плечике, можно было спрятать лицо, так, чтобы были видны только уши.
— Я искал тебя девять лет. Где ты шлялась?
— Что? — от изумления Аля даже не сумела обидеться.
Мужик раздраженно мотнул головой:
— Через неделю гастроли, к сентябрю надо записывать диск. Без твоего вокала группа не вытянет.
— То есть? — Аля никак не могла понять, в чем тут дело.
— Хватит болтать. Пошли, познакомлю тебя с музыкантами.
…Весною я был на концерте Али. Ощущение — будто в груди поселили солнечного котенка и он копошится там, выгребая наружу все самое светлое и больное. Понимаете? Я чуть не плакал, но я вообще часто плачу. Смешно, правда? И еще на Але была надета рубашка в солнышко, которую я сработал. Видите — и этот шарфик и пончо с пальмами и во—он те шляпы — все моя работа. Чтобы вещь получилась не просто шмоткой, нужно делать ее так, как видишь и чувствуешь мир вокруг. Я помню каждый стежок на каждой своей тряпушке, каждую бусинку, каждое зеркальце — глазами, пальцами помню…
Устали? Не нравится — зря, платочек вам очень к лицу. Сколько именно вам не хватает? Неважно, занесете потом. Я вам верю.
© Вероника Батхен, 2001
